Базаров, Василий Иванович "Отцы и дети")

Смотри также Литературные типы произведений Тургенева

Отставной штаб-лекарь, 62 лет. "Высокий, худощавый человек, со взъерошенными волосами и тонким орлиным носом". "Он очень походил лицом на своего сына, только лоб у него был ниже и уже и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами". — "Я хоть теперь и сдан в архив, а тоже потерся на свете". "Много я на своем веку видов видал!" — говаривал он. "И в каких только обществах не бывал, с кем не важивался!" "У князя Витгенштейна и у Жуковского пульс щупал! Тех-то, в южной-то армии, по четырнадцатому, вы понимаете (и тут В. И. значительно сжал губы) всех знал наперечет". Выйдя в отставку, он поселился в деревеньке жены и таким образом "в агрономы попал". "Медицинской же практикой занимался с крестьянами, — "gratis — анаматер". "Много уж очень болтает", — сказал о В. И. сын. Говорил В. И. витиевато, со вставкой французских слов вроде "оммфе", "волату", с латинскими изречениями, иногда с "какою-то старомодною игривостью": "позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану"; "на сем месте я люблю философствовать, глядя на захождение солнца: оно приличествует пустыннику". "А там подальше я посадил несколько деревьев, любимых Горацием", — говорил он, в духе конца XVIII и начала XIX в. — Авторитетом для него служил еще "Жан Жак Руссо". Но В. И. "боялся осуждения со стороны молодого поколения" и потому всячески старался показать, что не "отстал от века", "не зарос, как говорится, мохом". "Я того мнения, — говорил он, — что для человека мыслящего нет захолустья". "Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу... Я говорю о науках, об образовании". "Мы, например, и о френологии имеем понятие... нам и Шенлейн не остался безызвестен и Радемахер". "Старый товарищ по знакомству" высылал ему "Друг здравия" за прежние годы. В. И. следил за "политикой", и "Наполеоновская политика и запутанность итальянского вопроса" "внушали ему тяжкие опасения". Он и "полюбоваться красотою вечера" не прочь, и спеть арию "из Роберта" — "Закон себе поставим на радости пожить", и "полбутылки шампанского" распить на радостях. "Вот, хоть мы и в глуши живем, а в торжественных случаях имеем чем себя повеселить". "Замечательная живучесть!" — сказал про него сын. "Презабавный старикашка и добрейший". В. И. "набожен был не менее жены", но "не смел сознаться, что он сам пожелал молебна" (по случаю приезда сына). "Твоя матушка молебен служить хотела..." "Ты умный человек, ты знаешь людей и женщин знаешь и, следовательно, извинишь". Что же касается его самого, то он хоть и — "старик" — "не имеет предрассудков". "Отчего ты не носишь его? (орден Владимира)" — спросил сын. "Ведь я тебе говорил, что я не имею предрассудков, — пробормотал В. И. (он только накануне велел спороть красную ленточку с сюртука)". Что же касается новой медицины, то, несмотря на знакомство с Радемахером и т. п., В. И. думал: "Уж как вы ни хитрите, господа молодые, а все-таки старик Парацельсий правду изрек: in herbis, verbis et lapidibus..." В. И. не смел высказывать при сыне свои чувства, потому что "он этого не любит". Но сына он "боготворил". "Я не только боготворю его, я горжусь им, и все мое честолюбие состоит в том, чтобы со временем в его биографии стояли следующие слова: "сын простого штаб-лекаря, который, однако, рано умел разгадать его и ничего не жалел для его воспитания..." — голос старика прервался". Узнав от Аркадия, что, по мнению его, Базарову предстоит "великая будущность", В. И. даже покраснел от волнения, "глаза его внезапно раскрылись", "восторженная улыбка раздвинула его широкие губы и уже не сходила с них". Поместив Аркадия, незнакомого ему друга сына, в предбаннике, В. И. заметил при нем же: "Тебе Евгений, я, разумеется, предоставлю мой кабинет. Suum cuique". При встрече с сыном "он видимо желал победить себя и казаться чуть не равнодушным". А у самого и губы, и брови дергало, и подбородок трясло"; "он продолжал курить, хотя чубук так и прыгал у него между пальцами". При внезапном отъезде сына "он видимо храбрился, громко говорил, стучал ногами, но лицо его осунулось, и взгляды постоянно скользили мимо сына". Когда же тот уехал, "В. И., еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь. "Бросил, бросил нас, — залепетал он: — бросил; скучно ему стало с нами. Один как перст теперь, один". И Арине Власьевне пришлось "утешать его в его печали". Когда Б. приехал снова, В. И. "только мычал да покусывал сбоку янтарчик своего чубука, да, прихватив шею пальцами, вертел головою, точно пробовал, хорошо ли она у него привинчена, и вдруг разевал широкий рот и хохотал без всякого шума". Чтобы не надоедать сыну, "он только что не прятался от него". "Насмешки" сына над медицинской практикой отца "нисколько не смущали В. И.; они даже утешали его. Придерживая свой засаленный шлафрок двумя пальцами на желудке и покуривая трубочку, он с наслаждением слушал Б., и чем больше злости было в его выходках, тем добродушнее хохотал, выказывая все свои черные зубы до единого, его осчастливленный отец". "Все молчит, — говорил он жене, когда сын загрустил; — хоть бы побранил нас с тобою". "Он даже повторял, иногда тупые или бессмысленные, выходки сына" "в течение нескольких дней". "Слава Богу! перестал хандрить! — шептал он своей супруге: — как отделал меня сегодня, чудо!" "зато мысль, что он имеет такого помощника, приводила его в восторг, наполняла его гордостью". "Император французов, Наполеон, и тот не имеет лучшего врача", — говорил он крестьянке о сыне.

Когда сын заразился и заболел смертельно, "старик замер в своих креслах, только изредка хрустя пальцами. Он отправлялся на несколько мгновений в сад, стоял там, как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не сходило с его лица)". Жена стала расспрашивать его, что с сыном? "Он спохватился и принудил себя улыбнуться ей в ответ, но, к собственному ужасу, вместо улыбки у него откуда-то взялся смех". На совет сына обратиться за утешением к философии: "Ведь ты хвастался, что ты философ!" — "Какой я философ! — завопил В. И., и слезы так и закапали по его щекам. Отбросив боязнь быть заподозренным в предрассудках, он решился просить сына причаститься перед смертью"... Он "ходил как помешанный". "Когда же, наконец, сын испустил последний вздох... В. И—м овладело внезапное исступление. "Я говорил, что я возропщу, — хрипло кричал он, с пылающим перекошенным лицом, потрясая в воздухе кулаком; как бы грозя кому-то, — и возропщу, возропщу!" Но Арина Власьевна, "вся в слезах, повисла у него на шее, и оба вместе пали ниц".